Середина семидесятых прошлого (блин!) века. Осень. Колхоз. Картошка.
Академический институт выезжает на картошку в полном составе. В бараках
мест не хватает. Молодые специалисты живут в палатках. Я из них. Мои
основные, жизненные ориентиры (кроме Науки) - где что выпить, и, что там
пригодное, для того-самого, шевелится? Пьем так, как будто у каждого в
ЗИПе по второй печени.
Вечер. Пьянка. Определена target - незнакомая
белокурая девица. Тактика - незатейлива. Чем больше выпьет девица - тем
проще «подход к снаряду». Девица напивается и начинает
«диссидентствовать» - несет коммуняк всяко-разно. Выясняется, что сама
она «исконная» пруссачка - дите поражения Дойчленда в Великой
Отечественной. На все мои незатейливые попытки увлечь ее в сторону
палатки - отвечает мне, что русские изнасиловали ее Фатерлянд. Глядя на
меня бессмысленно-пьяными, но исконно арийскими глазами цвета бледной
немочи, вдруг, говорит мне: «Русская свинья - отдай мне Кенигсберг». Я -
ей, с интонацией Яковлева: «Кенигсберг? Да, забирай его нафиг».
Потрясенная моей щедростью барышня позволяет увлечь себя в палатку.
Полный «лямур».
Утро. Похмелье. Барышня, вероятно, слабо помня вчерашнее, и переживая не
столько за свое «грехопадение», как за свое «диссидентствование»
(семидесятые - парткомы и ЧК с «профилактированием»!), а может, ища
родственную диссидентскую душу, спрашивает: «А ты что, и, правда,
считаешь, что Кенигсберг надо отдать Германии? Отвечаю с простотой
Советского человека: «Какой, нахрен, Кенигсберг? Сходи, лучше, посмотри,
может, где похмелиться осталось…» Фырканье, злобный шепот: «Скотина».
Конец «лямур». Зато - Калининград наш. До сих пор. Президентам бы, нашим
поучиться!