2016-7-22 04:37 |
Бомбили Киев на рассвете 22 июня 1941 года. Под эту бомбежку попала и я. Мне тогда не было еще и восемнадцати. Июнь в университете, как и сейчас, самая напряженная пора: идут экзамены.
Все знают, что 22 июня было воскресеньем. А в понедельник нам предстоял очередной экзамен, и ранним утром я уже не спала: дорожила каждой минутой для подготовки. В комнате общежития на третьем (последнем) этаже было открыто окно, легкий ветер шевелил занавески, солнце просвечивало через ветви деревьев, росших у стен домов. Тишина; на аэродроме, видневшемся сквозь листья, еще не прогревали двигатели самолетов. Я сидела у самого окна, читая учебник. И даже усиливавшийся гул авиамоторов (настолько он был привычен), доносившийся с запада, не отвлекал внимания. Поэтому шок от взрыва первой бомбы был неописуем. Шарахнуло так, что весь старинной кладки кирпичный дом затрясло, как картонную коробку. Подпрыгнул стол, упала книжная полка, взметнулись занавески, лопнуло оконное стекло. Осколки бомбы чудом не попали в комнату, а вонзились рядом с открытым окном в стену здания. И пошло-поехало! Девчата, попадав на пол, от страха визжали, инстинктивно закрыв головы руками.
Сначала подумали, что идут учения. Но потом увидели на расположенном неподалеку военном аэродроме взрывы, машины скорой помощи не успевали увозить раненых и убитых А в небе я заметила самолет с крестами на крыльях и фюзеляже. И тогда мы поняли: это война. Вместе с девчатами вышли на улицу, немецкий летчик заметил и дал по нам, студенткам, очередь из пулемета. К счастью, никого не задело. С того дня бомбежки Киева не прекращались ни на один день, вплоть до взятия столицы Украины фашистами в сентябре 1941 года
Вой моторов, взрывы бомб, горький густой дым пожаров (даже солнца не было видно) длилось это будто вечность. Хотя часы показывали, что первый налет был скоротечным, всего 30 минут. Когда прекратилась бомбежка, аэродром полыхал: горели гражданские и военные самолеты, бензохранилища, здание аэровокзала, казармы, многие дома. Отовсюду слышались крики и стоны людей. Студенты кинулись помогать раненым (в общежитии, куда не попали бомбы, раненых и убитых не было), тушили пожары, растаскивали обломки. Затем военные все организовали и студентов отослали восвояси.
Несмотря на воскресенье, всем общежитием мы отправились в университет (транспорт в этот день работал в городе с перебоями бомбили и железнодорожный узел, и речной порт, и мосты через Днепр, и заводы, и воинские части, и многое другое). Уже после обеда университет был заполнен сотнями ребят и девчат. Толком никто нам ничего сказать не мог, ректорат отправил студентов по домам. А в понедельник экзамен не отменили! И хотя все нервничали, время от времени поглядывали на окна в аудитории (не летят ли?), сдавать математику пришлось. Я тогда получила пятерку. Запомнила этот экзамен на всю жизнь. Ничего удивительного: он отметил перелом в моей судьбе, стал для меня точкой отсчета всех выпавших на нашу страну горестей и бед.
Следующих экзаменов уже не было. Немцы шли на Киев. Юноши-студенты массово направились в военкомат. А девчат отослали на окопы. В районе Ирпеня, в двух десятках километров на запад от Киева, тысячи женщин рыли противотанковые рвы, траншеи и блиндажи для пехоты, артиллерийские укрытия. Сообщить домой, в Мироновку, я ничего не могла.
Немецкая авиация бомбила педантично, по нескольку раз в день. Прятались мы кто где мог: в лесу, в канавах, в тех же недорытых рвах и окопах. Там первый раз я была контужена. Но Бог миловал, тогда осколками не зацепило.
Кормили на окопах неплохо. Армейские полевые кухни обеспечивали горячий приварок. Жители близлежащих сел и деревень приносили свежее молоко, хлеб, овощи. А председатели колхозов отпускали мясо.
С первых дней июля все чаще раздавались сигналы воздушной тревоги. Все больше женщин гибло от бомбежек, все тревожнее становилось на душе. И когда в августе с запада донеслись первые, едва слышные звуки артиллерийской канонады, поступил приказ на эвакуацию в Киев. Поздним вечером подошли машины, и колонна отправилась на восток.
8 марта 1942 года ЦК ВЛКСМ призвал девушек-комсомолок встать на защиту Родины и отправиться на фронт. Насильно никого не забирали, только добровольцев. Меня сначала брать не хотели, но после визита к первому секретарю горкома партии я своего добилась. И оказалась в Сталинграде. Казармы и штаб зенитно-артиллерийского полка, в который меня определили на службу, поначалу располагался в жилом пятиэтажном доме, жильцы которого уже были эвакуированы. Хотели меня оставить при штабе, но я просилась на передовую. И меня, красноармейца Пилипенко, направили в девичью команду, обслуживающую прибор управления зенитным артиллерийским огнем (ПУА-ЗО). Поначалу не было у меня ни обмундирования, ни оружия.
Однако армия есть армия. Через некоторое время начальник штаба сказал, что забирает меня под свое прямое руководство, а в ответ на протест заявил, что солдаты в армии возражать командиру не имеют права. Определили меня на службу в 6-й отдел штаба Сталинградского Краснознаменного корпусного района ПВО. Почерк у меня был каллиграфический, законченный первый курс университета считался тогда более чем приличным образованием, и назначили меня на должность начальника секретной части полка. Звучит по нынешним временам, конечно, громко. От меня требовались исключительная пунктуальность и внимание. В ведении моем были секретные и наградные документы, помещение нельзя было оставить без присмотра ни на секунду; ключи от кабинета и печать всегда были при мне. Привычка не выпускать их из рук была настолько сильной, что до сегодняшнего дня я ни разу не потеряла ни перчаток, ни зонтика, ни любой мелочи, которую держала в руках. Но поначалу приключались разные истории. Помните фильм Место встречи изменить нельзя, сцену, где Жеглов прячет от Шарапова папку с делом, оставленную тем на столе? Что-то похожее было и у меня. Командир научил меня на всю оставшуюся жизнь
Наш зенитный полк не только сбивал немецкие самолеты, но и участвовал в истреблении вражеских танков, которым, правда, занимались не только зенитки. Мы тоже сидели в окопах, причем практически безоружные. Уничтожали танки бутылками с зажигательной смесью, прозванными в народе коктейль Молотова. А далеко ли я, девчонка, могла такую бутылку бросить? Но что было делать, катастрофически не хватало всего: оружия, боеприпасов, одежды, продуктов Зато был приказ Сталина: Ни шагу назад, за Волгой земли для нас нет! Точно знаю, что на моем счету два подорванных танка. Может, и больше, только разве в таком аду можно разобрать, чей именно коктейль попал фашистам?
Рядом с позициями зенитчиц, в ложбинке между двумя сопками, стояла катюша, периодически покидавшая укрытие для залпа. Немцы ее очень боялись. Экипаж два человека: водитель и офицер, с высшим образованием. На вооружении полка был еще маленький деревянный самолет, носящий громкое имя ночной бомбардировщик По-2. Несмотря на свою тихоходность (130 км/ час), его пилот (тоже женщина, между прочим) умудрилась уничтожить новейший по тем временам немецкий истребитель Мессершмитт 109 Ф, развивавший скорость более 550 км/час. Мессер погнался за нашим самолетом, но летчица опустилась на предельно малую высоту и юркнула за сопку. Фашистский ас не совладал с управлением и врезался в землю. Женщине засчитали его как сбитый вражеский самолет. Фашисты ненавидели эти невзрачные бипланы, хотя и называли их презрительно рус фанер.
Самые ожесточенные оборонительные бои наши войска вели в августе-сентябре 1942 года. В это время ночей в Сталинграде не было: круглые сутки зарево от пожаров, немецких осветительных ракет и орудийных залпов. В конце битвы оказалось, что в городе не осталось ни одного целого дома. Но самым тяжелым было терять сослуживцев, с которыми только что ела из одного котелка. На моих глазах погибла самая близкая подруга, Зина, с которой бок о бок бились с танками. Как-то мы с девчонками пошли к источнику сполоснуть ноги ведь целый день в сапогах в жару. Откуда ни возьмись немецкий бомбардировщик. Я успела нырнуть в укрытие, а остальных бомба разорвала в клочья В другой раз опять уцелела только чудом: снаряд упал в полутора метрах и не разорвался!
Вообще Бог меня миловал. За всю войну я была ранена только один раз и трижды контужена. Частичная глухота, как память о самой серьезной контузии, сохранилась до сих пор. И вся моя семья осталась жива, даже муж старшей сестры, который воевал на катюше, приводившей фашистов в ужас. Только есть раны телесные, и есть раны душевные. И трудно измерить, какой шрам остался на сердце, когда нашли мы трех наших зенитчиц, которые попали в руки немцев. Убили их, конечно, но перед этим надругались как только могли, груди отрезали, звезды на телах повырезали, глаза выкололи
А сейчас нам говорят про толерантность. Знали бы мы тогда это слово и следовали бы ему войну бы не выиграли. Держалось все на ненависти к врагам, на любви к родным и земле своей, на терпении, а не на терпимости. Ведь никому не было дела до того, что ты женщина, что тебе 20 лет. Ты солдат. И женщины-фронтовики сполна разделяли с мужчинами все тяготы войны. По приказу главнокомандующего вместо фронтовых ста граммов нам был положен шоколад. Но я его ни разу не видела. А в Сталинграде, бывало, дадут одну баночку консервов на двоих (причем не мясных овощных), и все иди, воюй. Но мы не жаловались, понимали, что сейчас всем тяжело.
На войне я вообще все стала чувствовать и видеть по-другому. Там не скроешь ни подлости, ни трусости. Уверена: все, кто через фронт прошел, кто честно воевал, достойны звания Героя. И, как человек, который к наградам самое прямое отношение имел, точно знаю: подвигов было совершено в сотни раз больше, чем вручено орденов и медалей. Ведь как определялось, кому награду вручать? Приходит разнарядка на подразделение: один орден, пять медалей. А заслуживают этих наград все двадцать, кто после очередного боя живым остался, и те, кто из него не вернулся. И вот тогда проверяют анкеты не замаран ли в прошлом, смотрят, сколько прослужил, давно ли предыдущую медаль получил Так многих героев их награды и не нашли.
Очень тяжело вспоминать это время, я редко о нем рассказываю, потом всю ночь не сплю, плачу Вот говорят, не верьте, мол, тем, кто хвастает, что на войне ему страшно не было. Удивительно, но в Сталинграде я не чувствовала страха, это правда. Только всю ту же злость, что привела меня на фронт, и ненависть. Наверное, она тоже бывает созидательной. А страх появился потом, когда все закончилось. После войны я сказала об этом маме, и она воскликнула: А почему ты тогда седая с войны пришла? Я не знала, что ответить.
Лига Памяти на Пикабу:http://pikabu. ru/community/pobeda
.Подробнее читайте на pikabu.ru ...